Месяц: Май 2022

«Грязно тут как-то стало. Раньше чище было. Видимо, потрепала их пандемия», — сказал Голос 377.

«Ничего не изменилось с средневековья – чума, антисанитария, мор», — ответил Голос 411.

Андрей сидел у себя в гостиничном номере, уставший после раннего пробуждения и перелёта, и молча смотрел как ветер гоняет прошлогоднюю не сгнившую листву по набережной озера.

«Новотель у Понте Веккио – отель новый, а мост старый… Всё у них не тик-так… Гы-гы-гы…», — прозвенел Голос 512 на манер Масяни.

«Ничего более подходящего по цене и качеству на эти даты не было – наш секретарь проверила все доступные варианты», — парировал Голос 64, который обычно отвечал за внутреннюю бухгалтерию внутреннего мира Андрея, ну и за внешней тоже приглядывал.

Андрей привык к тому, что в его голове постоянно роится стайка голосов, которые озвучивают его мысли, спорят с друг другом, терзают его совесть или подталкивают на всякие приключения. Правда, они же не раз спасали его от приключений, которые бы сулили ему длительные и тяжелые последствия. Благодаря этим голосам он остался одним из немногих, среди его деловых партнеров, кто сумел не побывать под следствием за последние пятнадцать лет его деловой карьеры в станкостроительном бизнесе в Москве, построил не большую, но устойчивую компанию, которую до сих пор не уничтожили или не поглотили конкуренты только из личного уважения в Андрею, так как он был и грамотным инженером и честным конкурентом – откаты клиентам он конечно же давал, но конкурентам никогда подлянки не строил.

«Сейчас 15.00, воскресенье. Переговоры с партнерами, которых не видел лично уже два года, только завтра в обед. Надо отписать жене что заселился и найти способ как убить время», — подумал Андрей. Сообщение жене в мессенджер было по обычному сухим и коротким – Долетел нормально, заселился, всё хорошо. Он решил первым написать ей чтобы она не успела набрать ему – его изводил её постоянный контроль.

«Опять завтра слушать от Марко как он рад меня видеть, как они в очередной раз стараются всё сделать вовремя, но по независящим от них причинам сроки снова увеличиваются, и они делают всё возможное чтобы этого не повторилось. Какой бред… Какая скука… Как вы мне все надоели…», — подумал Андрей.

«Смотри, как озеро то обмелело… Захочешь не утопишься.» — сказал Голос 469, тот самый который уже не первый год продвигал идею самоубийства во внутреннем парламенте Андрея, но пока не сложилось достаточных условий чтобы идеи этого Голоса победили. Андрей чувствовал липкую тягу к этому Голосу, но осознанно сопротивлялся как мог, ибо знал, что это в нём говорит эхо его затянувшейся депрессии, от которой окончательно вылечиться еще не удавалось никому, ну и возраст уже был самый подходящий для второго удара – кризиса средних лет во всём цвету. Ему было невыносимо тяжело тянуть это существование, но что-то его постоянно останавливало от того, чтобы прекратить всё разом здесь и сейчас, чтобы остановить это бессмысленное проживание жизни, которая, как ему казалось, не получилась той, о которой он мечтал. А дважды в одну реку, как известно, не войти.

«Да… не утопиться… Надо придумать развлечься чем-то другим» — сам с собой завел внутренний диалог Андрей. «Может в горы? Там и броситься с обрыва может удастся, если повезёт. Разбежавшись, прыгну со скалы – как пел классик.»

«Вы пижон, Балаганов. Да-да, вы пижон. Не обижайтесь. Этим я просто хочу указать место, которое вы занимаете под солнцем.» — голосов Юрского сказал Голос 112.

Выйдя из отеля, Андрей поднял глаза на выступ горы с крестом к которому поднимался фуникулёр. За пятнадцать минут он доехал до парковки фуникулёра и оставил там арендованную машину. До вершины Пьяни д’Эрны было каких-то тысячу метров по вертикале.

«Может прогуляться напоследок? Тут пешком-то наверняка недолго идти, да и люди вон как весело вбегают в подлесок чтобы первыми прийти к вершине», сказал Голос 377.

Местные рассказывали Андрею что до заветной горы с крестом на выступе можно добраться минимум тремя способами – на фуникулёре, по специальной укрепленной тропе для скалолазов и по тропам для туристов.

Первый вариант Андрей отверг, так как ему не хотелось быть внутри шумной итальянской толпы даже те десять минут, пока фуникулёр едет, медленно раскачиваясь от площадки с парковкой до вершины. Второй вариант не подошёл ему, так как он требовал экипировки и выносливости – явно не его вариант. Третий вариант казался слишком безопасным для человека, уставшего от жизни, но всё же лучше, чем первые два.

Сначала Андрей нырнул в тенистый подлесок, потом прошёл по частично асфальтированной дороге, которая вела до фермерского хозяйства, в котором он однажды останавливался на ночлег несколько лет назад, когда его секретарь не успела ничего арендовать и остался только этот вариант. А он тогда был вознаграждён за заселение деревенским завтраком с козьим сыром, белым ароматным хлебом и домашними колбасами.

Далее дорога пошла более круто в гору, начались скальные уступы, пальмы вперемешку с елями и свисающие с деревьев лианы по сторонам. Людей было не много, и они в основном уже спускались и шли ему навстречу.

Андрей шёл сначала бодро, а потом всё медленнее и медленнее. Сказывались годы без спортивных тренировок. Бизнес затянул, нет времени – оправдывал он себя. Пришлось несколько раз останавливаться и пить воду ещё до первого деревенского домика на взгорье.

«Ничего, оттуда будет проще – шагнешь за край горы и всё. Дальше уже не твои проблемы – ноги не устанут на обратном пути» — ободряюще сказал Голос 469.

«Обещаешь?» — спросил с сарказмом Голос 411.

Андрей не сдавался, пыхтел, но шёл вперёд. Колени болели и стонали. Он еле смог подняться по ступеням деревенского дома на середине пути. Тут была оборудована небольшая площадка с мемориалом погибшим альпинистам с указанием страны их происхождения и даты их смерти.

Вода закончилась, было душно, апрельское солнце стояло низко над горизонтом и пыталось заглядывать в глаза. Андрей отдышался и взглянул на частично скрытый за ветвями город. Обычный районный центр с множеством ангаров и пятиэтажек – ничего особенного.

Дальше дорога шла уже то по руслам ручьёв, то по корням деревьев, то по ступеням, неведомо кем залитым твердейшим бетоном. Колени стонали от нагрузки, пот проступил по всему телу и не испарялся, жажда мучала и без того замученного и несчастного Андрея. Он мечтал скорее дойти до вершины и закончить уже это всё.

Радостные лица спускающихся прохожих раздражали вдвойне, так как многие здоровались с ним и приходилось им отвечать приветливым тоном «чао», но это же и внушало веру, что вот-вот за следующим поворотом уже будет заветная вершина и конец всех страданий. Вообще всех страданий.

Однако, за очередным поворотом или виражом открывался вид на следующие тридцать-пятьдесят метров тропинки. Указатели обещали верное направление, но умалчивали реальное расстояние, чем дополнительно портили настроение. Жажда и усталость расправлялись с Андреем как самые искусные палачи на свете. Но похоже, это послужило последней каплей в чаше терпения и Андрей уже принял предложение своего старого внутреннего недруга и был готов завершить все свои страдания здесь и сейчас. Единственное что ему хотелось сделать напоследок – дойти до вершины и сделать свой уход хоть немного более красивым, чем прошлые десять лет его безрадостной жизни.

Очередной перевал, очередная передышка. К ноющим коленям присоединилась шея – он уже больше часа шёл с опущенной головой – высматривал, на какой камень лучше поставить ногу с каждым шагом. Хотя, уже год Андрей ходил с опущенной головой и, что называется, неба белого не видел – так опостылила ему его жизнь.

«Может бросим всё и пойдём назад?» — спросил Голос 411.

«Ага, от усталости оступишься на спуске и сломаешь ногу, а то и обе – сразу не умрёшь, а пока до тебя доберутся спасатели намучаешься. Лучше уж до верха дойти и там уже полететь… Вниз – свободно и легко» — прагматично подметил сказал Голос 469.

Андрей не мог сопротивляться их болтовне – он был уже слишком уставшим. Надо было идти дальше – есть надежда, что за очередным поворотом будет заветная вершина и долина Пьяни д’Эрна.

Андрей посмотрел в очередной раз на свой фитнес-браслет. Пульс уже час не опускался ниже ста ударов в минуту. Он поднимался уже два часа и привык к тому, что слева у него гора, оскаленная всеми возможными вариациями камней, пещер с острыми краями, кустарников с острыми листьями и прочими неприятностями. Справа же был часто лес, склон, усыпанный прошлогодней листвой и поваленными стволами деревьев.

Поворот за поворотом, подъём за подъёмом. Андрею уже начало казаться что он превратился в Сизифа, который тщетно пытается закатить своё тело и душу на гору, но гора не кончается, а злой палач ещё ради забавы скрыл высоту горы за лесом и бесконечными виражами и поворотами, чтобы не было понятно смог ты продвинуться вверх или скатился вниз.

За очередным поворотом гора предложила взойти по более крутому устью пересохшего ручья, и Андрей безропотно и обречённо побрёл наверх по ручью. Навстречу спускалась группа взрослых с детьми шести-восьми лет. На их радостных и отдохнувших лицах было написано удовольствие от отдыха на вершине. Это немного приободрило Андрея. Он пропустил их, поднял голову и увидел полянку с зеленой травой, цветами и березами. Казалось бы, чего такого интересного в этом куске земли? А то, что за все два с половиной часа восхождения не было ни одной такой полянки. Такая полянка могла быть только у самой вершины горы. Тогда Андрей понял, что он стоит в ста метрах от площади ресторанов на вершине горы.

«Дошёл, смог» — констатировал факт Голос 64.

Андрей выбрался со скалистой тропинки-ручья на полянку, сел на холмик и привалился спиной к березе. Разогнул пару раз шею и повертел головой по сторонам. Дыхание еще не пришло к норме, и он пару раз продышался, сделав глубокие вдохи-выдохи. Голова кружилась от нагрузки и от нехватки кислорода на высоте.

Минут через пять Андрей поймал себя на мысли, что уставился в клочок полянки перед собой и считает белые и фиолетовые цветы на ней. Цветы были мелкими, наподобие подснежников, но разных цветов и оттенков – от белого и нежно-розового до ярко-фиолетового и синего.

Немного отдышавшись, он побрёл в сторону ресторанного дворика. Надо было пройти ещё сотню шагов до цивилизации с водой и туалетом. У ресторанчика стояли с десяток столиков, за которыми сидели разночинные туристы-одиночки и семьи с детьми. Кто-то из них громко общался, дети бегали и играли с собаками, кто-то загорал, подняв лицо к солнцу.

Взгляд Андрея пробежался по столику, мимо которого он проходил, и упал на графинчик с вином. Вино рубиновым цветом отвечало приветливому весеннему солнцу. Этого беглого взгляда на графин с вином было достаточно, чтобы в голове у Андрея приоритеты сместились с воды на вино и нашлось тысяча и одно обоснование, почему так надо. Раз уж сегодняшний день станет особенным и, тем более, финальным в длинной истории жизни, или точнее страданий одного человека, так почему бы не придать ему немного аромата и рубинового цвета.

После томительных десяти минут в очереди к стойке бара, Андрей вышел на ресторанный дворик с невысоким графином рубинового мерло и бокалом, сел на деревянную лавку за свободный столик и налил себе в бокал вина. Горный прохладный ветерок обдувал вспотевшую шею. Он посмотрел на часы на телефоне. Телефон показал время и свою бестолковость в отсутствии связи в горах – ни писем, ни сообщений не было.

Андрей поднёс бокал к лицу и праздник виноградного солнца ворвался в его нос нежным ароматом Мерло. Андрей сделал первый глоток и почувствовал, что эти капли живительной влаги воскрешают его тело и душу. Такого эффекта невозможно было бы ощутить даже от лучшей воды на свете.

«Мерло… На свежем воздухе в горах… Вещь» — оценил Голос 64.

«Да…» — неожиданно для себя произнёс Андрей вслух.

Вино постепенно перетекало из графина в бокал, а из него в Андрея, согревая по пути его язык и гортань. Весело играя и искрясь на рецепторах языка, вино проносилось вихрем ощущений, которые увлекали мысли куда-то далеко, где и когда было хорошо и уютно.

Полчаса понадобилось вину, чтобы перетечь из стеклянного кувшина в Андрея через посредника простолюдина – бокала средней пузатости. Последние капли остались на языке. Лёгкое ягодное эхо слышалось в послевкусии.

«Ну что расселся? Перед смертью не надышишься» — напомнил о себе Голос 469.

«А кофе? Кофе – это святое» — призвал к порядку Голос 64.

«Да, без кофе как-то бесчеловечно самоубиваться» — хихикнул Голос 512.

Андрей взял кофе у стойки внутри ресторана. Поднёс чашку ко рту и услышал крепкий аромат густо заваренной арабики. Это был тот самый кофе, который стоит один евро за чашку, но стоит целого состояния, стоит потери разума, потери или обретения смысла жизни. Это была сама жизнь, сконцентрированная в сорока граммах тёмно-коричневой жижи. Кофе по-хозяйски стёр все воспоминания о вине с языка и прописался полновластно на всех этажах ощущений Андрея – то, что называется, от самого кончика сверху и до самых пят.

«Кофе – это конечно хорошо, но сорок граммов мало русскому человеку. Да и дело надо делать» — прервал эту короткую идиллию Голос 469.

Андрей побрёл к зданию фуникулерной станции прибытия. С обоих сторон станции были смотровые площадки в сторону станции отправления, где Андрей оставил машину. Он посмотрел вниз через ограждение и увидел город, озеро, ангары, дома, дороги, горы по ту сторону озера. Ветер тут дул сильнее – сказывались восходящие потоки воздуха.

«Ну не здесь же» — пристыдил Голос 64 – «Не надо портить людям возможность спуститься вниз, тут же и дети спускаются. А ваше тело им видеть ни к чему, да и фуникулёр остановят надолго. Отойдём лучше в сторонку».

Андрей решил пойти в березовую рощу, которая была скрыта от фуникулерной станции за холмом. Он обогнул холм и вошёл в рощу. Тут в тенистых лощинах ещё лежали остатки посеревшего снега. Цветы были разбросаны по склонам и пытались ловить скудное в этих местах весеннее солнце. Он достал телефон и зачем-то сфотографировал лужайку с мелкими пестрыми цветами.

Пройдя сквозь перелесок, он вышел к обрыву и присел на сухую прошлогоднюю траву, обнял ноги руками и посмотрел вниз. Рядом никого не было. Только несильный прохладный ветерок периодически напоминал о себе.

Андрей посмотрел вниз и вдаль, влево и вправо, упёрся подбородком в колени. Он молча смотрел на открывшийся ему пейзаж – он был безграничен. Впереди себя он мог видеть до самого горизонта город, мост на другой берег озера, другой город, гору ниже той на которой сидит Андрей, другое озеро, третий город, ещё два других озера, еще городки, гору, холмы и озера. Казалось, что за лёгкой дымкой виднеются башни небоскрёбов Милана. Слева был виден карьер, перешеек двух озер и мост над ним, маленькие городки и дороги. Справа были горы, расширяющееся к северу озеро, горы, которые стояли гряда за грядой и были окрашены монотонными цветами, благодаря которым было легко различить одну гору от другой. Закатное солнце раскрасило горы в зеленоватые, фиолетовые и синие тона, а озеро переливалось от тёмно-синего до черного с тысячами золотистых бликов на поверхности.

Андрей вспомнил, как он пытался смешивать акриловые краски, которые как-то подарила ему жена на день рождения, чтобы он развивал свои навыки рисования. У него были когда-то неплохие задатки к этому. Особенно хорошо ему давался карандашный рисунок. Он вспомнил как нарисовал карандашом по памяти свою будущую жену обнаженной. До этого он любовался ею, когда она вернулась с моря и купальник, спасавший её грудь от солнца, оставил белые следы на молодом загорелом теле. Он любовался ею, когда они часами валялись на диване в выходные у него на съёмной квартире, он играл прядью её волос и утопал в её голубых глазах. Она была шедевром, от которого он не мог оторвать глаз, который пытался сохранить на бумаге, но повторить этот шедевр ему не удавалось на должном уровне. У него получалось хорошо, очень хорошо, но всё равно в жизни она ему казалась намного красивее и волшебней. Наверное, именно это и называется загадкой сокрытой в глазах любимой женщины.

В голове появилась какая-то кристальная чёткость сознания и внимания. Как-будто разум Андрея стал таким же безоблачным и незамутненным как это голубое апрельское небо над городом. Он увидел контуры гор, которые может повторить в карандашном эскизе. Он понял, какие краски нужно смешать, чтобы положить их на тело гор на листе. Он понял форму и цвет. Он понял, что он прикоснулся к чему-то дорогому что давно потерял и только что снова нашёл, и это именно то, что он теперь никогда не отпустит от себя ни на минуту. Слёзы проступили у Андрея на глазах. Он зарыдал. Он плакал и ревел в голос. Он не боялся выпустить из себя эту боль и крик души, так как знал, что его никто не услышит и не осудит – рядом не было никого поблизости. Он плакал от души и ему становилось легко.

Вдруг завибрировал и зазвонил телефон. Андрей посмотрел на него и не сразу понял, в чём дело. На телефоне крупными буквами было написано «Надежда». Он смотрел на вибрирующий телефон несколько секунд, пока не понял – ему звонит жена. Он тут же ответил.

«Да, дорогая! Что случилось?» — сказал Андрей, стараясь не выдавать собственного волнения.

«Андрюш, ты где? Что случилось? Я тебе уже три часа не могу дозвониться» — сказала жена в трубку.

«Да, я тут в горы поднялся. Надюш, всё хорошо. Просто связи не было. Я потом тебе из отеля ещё перезвоню» — успокоил её Андрей.

«Ну хорошо. Целую» — закончила разговор супруга.

Андрей положил трубку и улыбнулся.

«Надежда» — усмехнулся он в голос.

Солнце заходило за дальнюю гряду гор, а Андрей уже час сидел и запоминал контур каждой гору, форму каждой набережной озера, цвета и оттенки, ракурсы и тени. У него уже была картина в голове, которую он нарисует маслом, подарит своей Надежде, и они повесят её в гостиной.

Пора было возвращаться к фуникулёру. Последний уходил через десять минут, а Андрей не хотел испытывать своё тело на прочность второй раз за день. Он встал с земли, расправил плечи, гордо поднял голову и бодро пошёл в сторону фуникулёрной станции.

«А что – сегодня разбежавшись прыгать со скалы не будем?» — с надеждой спросил Голос 469.

«Да пошёл ты!» — громко вслух сказал Андрей, усмехнулся, стёр последние запоздалые слёзы с глаз и пошагал в сторону людей и дороги домой.

Вы видели руки Творца? Вы видели руки, которыми Творец создаёт ваш миру вокруг вас? Помните, как увидели их в первый раз? Они тянули ваши санки по заснеженной тропинке? Или ими он вам боковые колеса прикреплял к велосипеду? Конечно же вы не могли видеть, как они создавали вашу колыбель, но это именно ими Творец собирал вашу первую в жизни детскую кроватку. Руки отца были руками Творца на земле для вас.

Какие они руки вашего отца? Помните их? Сможете описать? Замечали ли вы как они менялись за годы жизни рядом с вами? Как они менялись с годами, как они созревали вместе с вами. Говорят, что женщины своей красотой и здоровьем расцветают к какому-то одним их генам известному возрасту как цветок, ждущий своего часа встречи с пчелой, которая принесёт ей пыльцу необходимую для их предназначения в этом мире – продолжения рода.

У мужчин вызревают руки. В детстве они неумелы и ленивы, в юности – торопливы и наивны, в среднем возрасте руки становятся отражением накопленного опыта, умений, состояния души. В старости же руки мужчины – это история его побед, его поражений и травм, его любви и всего его жизненного пути.

Каковы руки вашего отца? Помните? В какой период своей жизни вы помните их особенно отчётливо? Какими они были? Они творили что-то у себя в мастерской, они помогали вашим друзьям во дворе починить качели, или слегка подталкивали ваш велосипед, когда вы впервые осмелились проехать на нём без страховочных боковых колёс?

Руки моего отца бросали меня вверх под потолок. Руки моего отца сажали меня к нему на плечи во время первомайского парада. Руки моего отца строили наш дом от уровня земли до уровня двух этажей с флюгером.

Руки моего отца меня всегда поражали своей лаконичностью и сдержанным изяществом. Он не благородных кровей, скорее наоборот. Он никогда не был обделен физическим трудом и любил приложить свою руку к творению своего и нашего общего с ним мира. Однако его руки всегда были словно руки античного героя, вырезанные из благородного сорта дерева. Недлинные пальцы, открытая мясистая ладонь, аккуратно остриженные ногти.

Помню, как эти руки впервые принесли мне маленьких крольчат в дом, как я следил за ними каждый год, когда перед Пасхой они размешивали «серебрянку», а потом как они красили оградки могилок наших родственников. Как я следил за ними, когда они скручивали провода и наматывали изоленту чтобы у нас был свет – эти движения завораживали тогда, а потом память о них была практическим руководством к действию.

Наверное, руки мужчины – это второе зеркало его души после глаз. Возможно даже более честное зеркало чем глаза. Мужские руки не могут спрятать свой боевой путь за ухаживающим кремом или надеть маску спрятавшись за ярким лаком. Нет – руки мужчины – это его боевой листок, послужной список, родословная.

Странно, как одни и те же руки могут быть в глубочайшей грязи окопа или траншеи под фундамент дома, а потом те же самые руки фиксируют глубокую работу мозга на бумаге. Как эти же руки расписывают каллиграфическим почерком матрицы в университетской тетради или бизнес-план? Просто посмотрите на них. Это же одни и те же руки.

Да, это те же руки, которые вершили правосудие здесь и сейчас, и вам доставалось от них. Но, разве кто-то другой мог его вершить тут и сейчас кроме них? У этих рук был выбор? У них вообще в жизни был выбор что-то делать или не делать? У них вообще часто был выбор между возможностью выбирать и выбором, который уже был сделан кем-то свыше, сбоку, за него? Через что им пришлось пройти? От чего отказаться? Свидетелем каких событий они стали?

Какие они руки вашего отца?

Это они тряслись, но выносили вас из роддома. Это они вас тянули на санках в детский сад. Это они отвешивали вам подзатыльник за то, что вернулся с дискотеки навеселе. Это они беспомощно вздымались, когда не находилось аргументов в споре с тобой – упёртым подростком. Это они хлопали по плечу, когда ты уезжал в другой город сначала на учебу, а потом навсегда. Это они встречают тебя, когда ты приезжаешь в гости сначала для рукопожатия, потом для объятий.

Это всё ещё они – всё те же руки твоего отца, человека, который все эти годы был рядом, на не первых ролях, смиренно творя и ремонтируя твой мирок, забывая про свои мечты и желания, про свои потребности и боль. Настоящие герои не носят плащей. Они носят свои руки, на которых написана вся их жизнь, все победы и поражения, успехи и провалы, любовь и ненависть, ошибки и успех.

Какие руки у вашего отца?

Полдень, деловая суета города, голова забита всякой скучной ерундой по работе. Ты идешь по знакомому городу и маршруту, по которому тысячи раз ходил, но вот легкий ветерок подул и принёс запах. Даже не запах, а эхо запаха. Вернее даже эхо чего-то большего чем-то мясное рагу, которое приготовила неспешная хозяйка у себя на кухне сегодня. Ветер принёс тебе то с чем ты не можешь совладать, то от чего не можешь отвернуться, закрыть глаза и сказать «нет». Ветер принес тебе тот самый запах – тот самый запах, который ты впервые услышал в детском саду в младшей или средней группе.

Наверное, всё же в младшей – ты ещё не особо ориентировался в местных порядках. И вот ту уже не человек спешащий по делам в знойном мегаполисе, а мальчик или девочка лет четырех или пяти, в шортиках или платьице, которому молодая воспитательница говорит, что надо спать после обеда. А ты весь ещё в переживаниях обеда. Вот он только что был, вы сидели все за столиками и вам разносили его – лучшее мясное рагу в мире на все века. Да именно так, потому что именно это мясное рагу было настолько нежным и идеально сбалансированным с картофельным пюре, что унесло тебя на то самое «седьмое небо», о котором вы спорили с друзьями по группе до обеда.

Именно этот аромат ты больше ни с чем не перепутаешь в жизни. Ты его на всегда. Это он тебя завоевал, это он тебя покорил, а не ты его умял за обе щёки. И даже кисель не смог перебить того сладостного послевкусия и аромата, который завладел всем твоим разумом, отключил все тревожные мысли в тот момент и принёс покой в твою детскую душу. Хотя кисель был весьма недурён, но всё же мясное рагу томлёное неспешно на кухне в течение двух часов в итоге стало чем-то большим чем просто обед в детском саду. Твой нос больше никогда не спутает этот аромат ни с чем другим, ни одно блюдо в мире не покажется тебе даже близко таким желанным и упоительным чем это детсадовское грехопадение. И вот ты уже вспоминаешь как ты лежишь в своей кроватке в спальне со своими друзьями и не можете уснуть. Кто-то не может спать по идеологическим соображениям – мир велик и прекрасен, он ждёт, когда мы его покорим и изучим, а мы тут спать должны под чью-то дудку; кто-то не может спать, потому что всегда плохо спит вне дома. А ты не спишь, потому что ты пропал, ты уже больше никогда не станешь прежним. Нет, ты не обжора или чревоугодник. Просто так карты легли сегодня что свежайшая отборнейшая говядина поддалась нежному теплу электрической плиты, распахнула свои объятья специям и одарила бесформенную массу картофельного пюре своими соками, аромат которых безжалостно прописался в галерее славу твоего мозга не веки вечные. И вот ты лежишь, вспоминаешь как вы встретились, полюбили друг друга и когда же теперь произойдёт ваша следующая встреча. А будет ли она такой же волнительной и незабываемой как сегодня? Было ли это наяву или нет? Как можно такое объяснить женщине, которая приставлена к вам воспитателем, а сама даже не весь сок от рагу собрала в тарелочке. Чему она нас может научить и в принципе сможет ли о на понять какая буря сейчас у тебя бушует в душе?

А бывает забежишь между делом в ключную мастерскую, где парит такая смесь запахов клея, дерева и еще кучи неведомых тебе вещей. И вот тебя твой нос опять уводит за собой в дальние дали на тридцать или даже все сорок лет назад. И вот тебе уже три, максимум четыре годика, ты уже сидишь на маленькой табуреточке на верстаке своего дедушки. Странная картина – ты взрослый человек, умеющий контролировать свои эмоции до уровня бесчувственного сухаря, а тут ты уже сидишь смирненько на табуреточке на верстаке и помнишь бабушкин наказ – не вертись, не свались с такой верхотуры. Эх бабуленька, ну как тут можно вертеться и свалиться? Тут же глаза не оторвать от всех этих аккуратно развешанных инструментов, проволочек и гвоздиков, наждачек и напильников, да еще и под присмотром такого человека как дедушка. Это же сама ответственность во плоти. Это же он сколотил табуреточку такого размера что только его мелкие внуки могут на ней усесться, а взрослые нет. Это же самая подходящая табуретка чтобы ставить её на верстаке. Это он копается в своих обрезках досок и гвоздях, не спуская глаза с тебя. А тебя распирает от удовольствия что ты тут такая важная фигура, сидишь по центру не просто мастерской, а посреди верстака и все инструменты у тебя на виду – только протяни руку и можешь потрогать.

А дедушка ещё и напевает, потихоньку гундося себе под нос «Пройдут дожди, сойдут снега, Но ты мне, улица родная, И в непогоду дорога». Чудесная обстановка. Руки чешутся начать это всё трогать, стругать, пилить и забивать гвозди на все триста шестьдесят градусов вокруг себя.

Конечно же кроме особенной табуреточки тут же находится и особенный молоточек – маленький, детский, но настоящий с металлической головкой, и маленький гвоздик, и досочка. И вот уже первый гвоздь входит в дерево под неуверенными ударами детской руки, а нос твой уже снова тебя продал – он то всё это время делал своё дело. Дедушкина мастерская была не просто местом, где он проводил пенсионный досуг. Там он творил. Бывает с виду обычная вещь, а сделана с таким старанием и умением, что диву даёшься как так могли доски одна к одно прирасти – не иначе как они сговорились ещё при рождении в сказочном лесу что будут жить торец к торцу и станут они в один день ульем. Так вот ульи дедушка делал знатные – трехъярусные, с задвижными летками, идеально подогнанными досками в пазы друг друга и покрашенные сверху в два слоя – сначала олифой, а потом краской. Ульи ульями, пчёлам пчёлье, а ты уже нанюхался всей этой благодати – смеси свежеструганного дерева, олифы и солидола. Всё – теперь ты никогда не забудешь этот букет ароматов священного места – дедушкиной мастерской, в которую твой нос будет тебя забрасывать в любом возрасте и при любых обстоятельствах, только дай ему повод в виде пары молекул того букета и всё. Кто кому хозяин? Что с этим делать? Как сопротивляться программе, которая не просто прописана у тебя в мозгу, а стала частью твоего если уже не ДНК, то как минимум части души ответственной за твои самые темные страсти и пороки.

Кроме мастерской у дедушки было ещё несколько «ароматных ловушек» для детских носов. Конечно же это была углярка – комната с перегороженной досками дверью изнутри чтобы уголь можно было засыпать по самый потолок, и он не высыпался наружу. Этот запах сложно с чем-то перепутать – сухой пыльный запах вечности. Рядом с угляркой стоял чугунный котелок и низкая фляга с соляркой. Керосин в тех краях было сложно раздобыть чтобы разжечь уголь в печке, дрова были на вес золота, а вот соляркой можно было разжиться у колхозных механизаторов. Когда наступали холода и пора было затапливать печь, то дедушка приносил таз с углём в летнюю кухню, где была печь водяного отопления, брызгал на угольную пыль в тазу кружку воды, а иногда даже меня просил ему с этим «помочь», загружал совком уголь в печку поверх нескольких обрезок дощечек для розжига и приносил тряпочку, намоченную в солярке. Кухня сразу же наполнялась не только запахом древности и нефтепродуктов, но и бабушкиными ворчаниями что «мог бы и побыстрее тут кулёматься и тогда бы не провоняла вся кухня соляркой и мальчонке бы воздуху было достаточно дышать».

Вот оно всё лежит в печке, пахнет не то, чтобы аппетитно, но интригующе и маняще, как манит всякая неведомая опасная вещь любого психически здорового мальчишку, который имеет большие планы изведать этот мир вдоль и желательно ещё и поперёк. В те годы он еще не знает про господина Фауста, у которого были приблизительно те же планы, но видимо с дедушкой ему повезло меньше в его годы, и он хотел ограничиться лишь пониманием «всей мира внутренней связи». Но это уже конечно на любителя. Так вот начинается самое интересное. Спички – желанный и запретный плод, чудо из чудес, дары богов и т.д. Дедушка чиркает спичкой, шипение и конечно же снова новый запах, который тут же навсегда прописывается в алее славы лучших ароматов твоего мозга на веки вечные без права на апелляцию.

Взмах рукой и спичка летит внутрь печи, вспышка – тряпочка с соляркой сделали своё дело – предательски подмочили дощечки с мелкими кусочками угля, и все дружно заполыхали. Дверь в печь закрывается – шоу окончено – можно расходиться. В холодные ноябрьские промозглые утра, когда бабушка ещё суетится с завтраком, а дедушка только растопил печь, но она ещё не прогрела батареи, на окнах в соседней комнате что величаво могла зваться столовой, если бы не её размеры и саманные стены, окна были запотевшими и на них можно было нарисовать всё что угодно и стоять на коленях на стуле пока ноги не устанут, и смотреть во двор на серые лужи и укрытый на зиму виноград. Узоры на окнах не имели своего запаха, поэтому они не удостоились такого внимания носа как прочие ингредиенты детства.

Ну и конечно же какой дом мог обойтись без погреба. У дедушки с бабушкой в доме это был не просто погреб, а «погрЕбица», как они её называли. Не гробница, не ещё что-то пафосное или пошлое, а просто отдельное помещение из тех же незамысловатых саманных стен, в глубь в котором был погреб с паутиной, белыми пауками и запахом сырости, а вот сверху на погребом был совершенно другой мир. Радостный и цветной, здоровый, сильный и прекрасный. В погрЕбице над погребом стояли фляги с мёдом. В конце каждого медосборного сезона сюда привозили фляги и начиналось действо. Фляги вскрывались, мёд разливался по трехлитровым банкам, банки взвешивались и передавались с особой осторожностью соседям, знакомым и малознакомым. Соседи же с не меньшей осторожностью передавали взамен зеленую советскую трёшку. Запах денег был мне ещё не ведом в том юном возрасте, но вот запах мёда, свежих сот, пчелиного воска, перги, прополиса – ну вы поняли. Все добро пожаловать в чертоги разума на веки вечные.

Что же мы имеем в итоге? Субъект средних лет, который имеет осложненную форму зависимости от запахов из коллекции своего не сильно разборчивого в раннем детском возрасте носа, для хранения которой он выбрал ни в чем неповинный, девственный и тогда ещё незатуманенные академическими науками мозг. Вот так и ныряем теперь за ним во все его детские заначки, дабы насладиться пленом сладостных воспоминаний дней минувших, когда деревья были не там, где небо было голубым и имело ровно семь его уровней, трава зеленой, а мир диким и манящим.

Ветер переменился и снова ты стоишь посреди пыльного шумного города и даже тряпочкой, смоченной в солярке, ниоткуда не пахнет, а прохожие смотрят на тебя как на истукана. Наверное, надо было лучше следить в детстве не только за зубами и ногтями, но особенно за носом.

С дедом Винченцо я познакомился в 2017м, когда мы подыскивали квартиру попросторнее. Он был невысоким мужчиной, уже сильно в годах, но бодрым и общительным. Старался угодить любым нашим запросам и очень интересовался нравится ли нам их квартира на 4м этаже с прекрасным видом на 3 стороны света и из которой даже можно было увидеть кусочек озера Комо. Они жили с женой Марией в том же доме на первом этаже. Обычные жизнерадостные итальянские пенсионеры, сдающие соседнюю квартиру, опустевшую после того, как дети повзрослели и разъехались от них со своими семьями на «безопасное расстояние».

Квартира была чудесной, хотя и пустой, но вид и пространство затмевали все сложности обустройства и цену мебели. К тому же в отличие от других хозяев квартир, Винченцо с Марией были весьма расположены к нам, иностранцам, работающим без постоянного контракта в Италии, да ещё и русским, имидж которых после 2014 года слегка изменился в мире.

Мы достаточно быстро договорились об аренде квартире и радостно заселились на новое место. Винченцо иногда приходил как бы мимоходом чтобы спросить всё ли у нас в порядке после переезда и нужно ли нам ещё чем-то помочь. Радовался если нам было что-то нужно и у него это было в его гараже-мастерской.

Бывало, что мы к ним заходили предупредить что уезжаем на месяц-полтора в Россию на каникулы, а они перехватывали нас на лестничной площадке чтобы перекинуться парой слов и традиционно поинтересоваться нравится ли нам их квартира и вообще, как мы обустроились. Обычная итальянская вежливость, замешанная на любопытстве и потребности в общении.

В одну из таких почти случайных встреч на лестничной площадке, когда мы как раз только вернулись с каникул в России, дед Винченцо вдруг спросил: не встречал ли я там его брата? Я не понял вопроса. Он повторил из вежливости, так как я мог не понять его вопроса – я всё же иностранец. Он повторил: не видел ли я брата в России?

Странный вопрос от итальянца в возрасте под 80 лет. Мы, конечно, видели много европейских пенсионеров, резво фланирующих по европейским столицам, но, чтобы в Россию, да ещё и в таком возрасте – странно. Тем более его брата мы видели, и он даже такой бодрый как Винченцо. Тут Мария решила пояснить: был у Винченцо другой брат, который ушёл на войну и не вернулся. Я посмотрел на Винченцо. Глаза его налились слезами горечи и глубочайшей утраты. Он рассказал, что его старший брат ушёл воевать на стороне Германии во время второй мировой войны, хотел стать героем и вернуться домой с честью и наградами. Сам он на войну не попал – ему тогда было 13 лет, да и не хотел он становиться героем на войне. В итоге, рассказал Винченцо, они получили последнее письмо от него, в котором он писал, что сейчас они стоят многотысячными соединениями с немецкими полками у какой-то реки Дон в России, готовятся к наступлению. Это было его последнее письмо. Больше они про него ничего не смогли узнать.

Быстро сопоставив в голове два кусочка пазла, река Дон и 1942 год, в голове у меня сложилась картинка – предстояние перед наступлением на Сталинград. Ад, из которого не вернулось несколько миллионов человек с обоих сторон. Какие были шансы у итальянского пацана, ещё вчера работавшего в пекарне или типографии?

Я стоял и смотрел на Винченцо, его налитые слезами глаза и тут же я увидел своего дедушку Ваню. Как он всегда говорил «чёртов Гитлер», как он нервно отворачивался от стадиона, на котором 9го мая каждый год десантники показывали постановку со стрельбой холостыми. Мы, пацаны, были в восторге от представления, а дедушка смотреть не мог и от каждой очереди вздрагивал даже в далеких от войны 1980х. Я вспомнил как они встречались со своими друзьями ветеранами 9го мая и просто радовались встрече, молчали, пускали слезу. А потом бывали обязательные праздничные застолья, с обязательным тостом за мирное небо над головой, ровно одной рюмкой водки и одной скупой слезой.

Дедушка Ваня был незлобивым человеком и, наверное, даже слишком мягким в чем-то, но когда ему приходилось вспоминать про войну, то это была злость от всего сердца и от всей души. Нет, дедушка не ненавидел немцев или итальянцев. Этого не могло бы быть по природе вещей – у нас в Средней Азии ещё до войны свезли, сослали, сбежали все народы огромной страны, и немцы были чуть ли не в каждом третьем доме. В нашем лексиконе не было другого понятия кроме как «кух» в качестве светского блюда на Пасху. Но дедушка всегда ненавидел фашистов и Гитлера, ненавидел войну и смерть. В плену он был вместе с итальянскими партизанами и каким-то словам они его научили, а он потом меня. Отчетливо помню, как он мне в детстве наговаривал всякие немецкие и итальянские слова. Особенно запомнилось слово «поццангера» — лужа по-итальянски.

Уже много лет как я приезжаю в Германию по делам, дружу с немцами не из СССР и вижу, как они пережили ту войну. В Италии почитают партизанское сопротивление – это немного не тот опыт что был у наших родственников и война остаётся далёкой и непонятной пока ты не видишь слёзы своего дедушки, когда ты видишь слёзы родственников солдат с другой стороны окопов, которые так же проклинают войну, которые так же горюют и страдают от потери своих братьев и детей, для которых эта война не закончится никогда, пока их память не уничтожит последние детали того ада через который их провела судьба.

Мы стояли и смотрели друг на друга – Винченцо на меня, а я на Винченцо. У нас не было ни ненависти, ни злобы что наши страны были по разные стороны баррикад в той войне. Но у нас было единое чувство – чувство бессмысленности войны и убийства, ничтожности человеческой жизни на войне и том горе, которое нас с ним объединяет. Мы живые люди, мы не были на той войне, но мы там потеряли безумно много. Он потерял брата, я потерял дедушку, который мог бы прожить дольше и видеть этот мир дольше, если бы не ранение в висок, которое привело с годами к ускоренной слепоте. Я стоял и смотрел на Винченцо, мои слёзы градом катились внутри меня, но я почувствовал невидимое прикосновение руки моего дедушки к моей руке и смог не выпустить их наружу.

Винченцо умер в декабре 2020го. Не от КОВИДа, а просто устал. Так же как мой дедушка Ваня. Мария ушла за ним через полгода, хотя была лет на 7 младше него, выглядела здоровее и существенно моложе своего возраста. Видимо некоторые люди в нашей жизни являются несущими кирпичиками нас самих и когда они уходят, то и мы становимся более уязвимыми и слабыми.

Иногда мне кажется, что должны быть люди, которые сами что-то видели или участвовали в чём-то великом. Не важно в плохом или хорошем. Чтобы они могли сказать нам что это было белым, а это было черным и не было бы никаких сомнений что так оно и было. С уходом таких людей становится пасмурно на душе. А что если для баланса вселенной должно поддерживаться определенное количество свидетелей бесспорного ада и раз одни свидетели ушли, то должны появиться новые? Новые испытания, свидетелями которых должны стать мы или наши современники. Что мы будем рассказывать своим внукам и кого вспоминать исключительно с проклятиями или теплотой? Не встречал ли ты моего деда там на небесах, дед Винченцо?